Октябрь. Идет дождь. Мы стоим под козырьком ночного магазина и пьем портвейн. Мы – это я, мой друг и его собака по прозвищу Ру. Прямо «три товарища»! Нас объединяет то, что мы – мужчины. Немолодые. С богатым жизненным опытом. Справедливости ради стоит отметить, что портвейн пьют только двое: я и мой друг. Ру портвейн пить так и не научился. Может не любит? Впрочем, мы и не заставляем.
Мы пьем портвейн и молча наблюдаем, как идет дождь. Косой, с недолгими паузами между порывами теплого пока еще ветра. Внутрь магазина то и дело вбегают смешные люди: отчего-то в это время суток и года они покупают исключительно водку. Почему они не хотят купить портвейн, пить его небольшими глотками и наблюдать, как идет дождь?! Я же сказал, что они смешные.
Я делаю небольшой глоток прямо из бутылки и вспоминаю, что мне всего 43 года, что я снова один лишь потому, что знаю женщин. А еще я безуспешно учу французский второй год подряд. На фига, спрашивается! Я передаю бутылку своему другу, теперь он делает небольшой глоток прямо из горлышка, и мы одновременно вспоминаем, что ему всего 42 года. А еще у него есть жена и почти взрослая дочка. Он не учит французский, зато он много работает, чтобы содержать семью. Ру смотрит на меня, потом на дождь, потом на моего друга – своего хозяина,- потом на бутылку. Глаза у него мокрые, будто он плачет, или дождь идет именно в них, а не на улице. Он не делает ни единого глотка из горлышка, но все равно мы втроем одновременно вспоминаем, что Ру старше всех нас – ему всего 49. Он тоже один, потому что он слишком хорошо разбирается в своих женщинах (слово «сука» мы в его присутствии на всякий случай не употребляем, чтобы не обидеть!).
Прямо ко входу подъезжает огромный белый «круизер». Из него выходят две некрасивые женщины и маленький мальчик. Мальчика мы не разглядели, но наверняка он красивый, как все дети. Троица торопливо забегает в магазин, а «джип» стоит под дождем и смотрит на нас включенными фарами.
- Представляю, как эти женщины трясутся над маленьким,- говорю я,- ведь он гарант их безбедной жизни. Папа готов выполнить все желания этих стерв, лишь бы наследник рос здоровым.
- Да,- говорит мой друг,- а со временем они начнут науськивать сына против него, чтобы при разводе он принял сторону мамы и бабушки. Тогда у папы будет легче отобрать машину, дом и что там у него еще есть.
Мы делаем по глотку портвейна прямо из горлышка.
- Где тридцать шестой дом? Скажите пожалуйста: где дом тридцать шесть? Мне очень надо, поймите!
Мы втроем оборачиваемся: перед нами, опершись о радиатор «джипа» стоит немолодая женщина с разбитым в кровь лицом. То, что эта женщина абсолютно босая первым замечает Ру, потом мы. А еще на ней лишь футболка и поверх ситцевый домашний халат. Все это одеяние насквозь промокло.
- Почему вы не хотите сказать, куда мне идти?! Мне нужен тридцать шестой дом.
Если вы помните, то идет дождь, иначе бы мы втроем не стояли под козырьком у входа в ночной магазин, а пили бы портвейн на берегу моря и смотрели бы на звезды. И молчали бы. Но ведь идет дождь. А еще октябрь. А она почти нагая, впридачу босиком. А еще у нее разбито лицо: может упала, но, скорее всего, ее кто-то избил. Я, мой друг и собака Ру знают о женщинах все, но эту отчего-то становится жаль.
- Это что еще за новости? А ну-ка, отвали от машины! Слышишь, ты! Отойди в сторону! – Из магазина выбегает некрасивая дочь, ее еще более некрасивая мать, держащая на руках мальчика. Несмотря на дождь, дочь с определенными намерениями подходит к женщине и…
- Вы не скажете, где дом тридцать шесть?
Та опешила. Ей вдруг стало немного жаль эту женщину, которая почти нагая и босая зачем-то ищет какой-то дом. И все-таки, она нырнула в сухое и теплое чрево «круизера» своего мужа, где ее дожидались мать и маленький сын. Как бы мне хотелось, чтобы в этот момент мальчик сказал бы маме:
- Может быть, эта тетя совсем замерзла? Давай ее отвезем домой, мама?
Но, то ли мальчик не произнес этих слов, то ли мама и бабушка его тут же отговорили – «круизер» громко просигналил, отчего босая женщина резко отпрянула и чуть не упала лицом на сваленные рядом большие ржавые трубы.
Мы с другом наблюдали эту сцену, так и не сделав ни одного глотка. Ру тоже наблюдал, но с большей грустью, чем мы. «Круизер» резво развернулся и умчался в дождь, а мы остались уже вчетвером. Женщина не подходила к нам, даже не замечала, что дождь превратился в ливень – ее интересовало лишь одно:
- Где тридцать шестой дом?
Я не выдержал первым и показал рукой направление. Она не сомневалась ни секунды и шатающейся походкой пошла по дороге. Босая. Почти голая. Насквозь промокшая.
- Разве там тридцать шестой дом? - спросил меня мой друг.
- Здесь вообще нет тридцать шестого дома. Зато там есть больница и если что, то… - я сделал чудовищный глоток портвейна прямо из горлышка и мне тут же расхотелось жить на свете, потому что на этой улице нет этого дома. Его вообще нет! Нигде!
Ру внимательно посмотрел на меня и хмыкнул. Мне жутко захотелось курить, а мой друг взял, да и зашел в ночной магазин, куда до него многие заходили. Вскоре он вернулся с еще одной бутылкой портвейна. Пить не хотелось, зато дождь почти прекратился.
Мимо нас промчался блестящий, девственно белый «стелз».
- Я знаю хозяйку по яхт-клубу. Интересно, чего это она так поздно туда поехала? Да еще в такую погоду, - мой друг откупоривал портвейн, а Ру дрожал и жался к его ногам. – Она бывшая модель и перетрахала всех нужных мужчин, прежде, чем остановила свой выбор на очень богатом.
- Зачем ты так говоришь о женщине? – спросил я, который так хорошо знает женщин.
- Некрасиво я сказал… Каюсь. Зато у нее такая красивая бабочка вытатуирована на жопе!
Я надолго замолчал. Давно мечтал, чтобы у моей любимой женщины на заднице была татуировка, но только не бабочка, а скарабей – даже написал об этом в каком-то романе. Но так случилось, что одна любимая женщина наотрез отказалась от татуировки, а другая любимая сделала тату в виде бабочки с горящими крыльями, но не на заднице, а на лопатке. Может поэтому они и не ездят в «доджах» поздним вечером, когда идет дождь? И хорошо! Как созвучны слова ДОДЖ и ДОЖДЬ!
Мимо нас торопливо прошла необычная парочка: большая собака, которую едва удерживала на поводке хрупкая девушка. Похоже, что они шли привычным мапшрутом. К невысокому каменному забору, отгораживающему матросов от внешнего мира. От мира – да, но не от дождя и не от любви! Девушка привязала собаку к толстой трубе и сама же встала на эту трубу. А с той стороны забора вдруг появился силуэт матроса – видимо у них было назначено свидание. Все это происходило напротив нас, мы же ведь специально не следили и не подглядывали, куда по вечерам, тайком от родителей, бегает девушка под видом моциона собаки. А собака, как все собаки, была преданной и ни за что никогда, никому не сказала бы об их тайне!
- Вот модель настоящей любви: бескорыстно, под дождем, тайком, рискуя всем! Сцена на балконе из «Ромео и Джульетта»! – я сделал еще один глоток портвейна, на этот раз поменьше, может, немного успокоился.
- Жаль, что это ненадолго, - сказал мой друг и тоже отхлебнул. Ру не сказал ничего, но по его глазам я понял, что его больше интересует собака. К сожалению для всех собравшихся, это был форменный кобель.
Матрос и девушка целовались через забор, а мы завороженно смотрели и маленькими глоточками пили портвейн, передавая его из рук в руки. А еще мы много курили, одну за другой – сигареты были ультра легкие. Нет, мы не завидовали: девушке – потому что мы мужчины, а матросу – потому что слишком хорошо знаем женщин.
Снова начался дождь и тогда девушка, горячо расцеловав матроса спрыгнула с трубы, отвязала пса и они торопливо побежали домой. Там тепло, горит я ркий свет и льется горячая вода. А еще стоит ужин. А еще…
А матрос, сунув руки в карманы, поспешил в казарму. Там холодно, много таких же матросов, а еще накурено и одиноко.
Девушка позвонит однокласснице и шепотом расскажет, как «он здорово целуется и какие нежные слова произносит». А матрос никому ничего не расскажет, а запрется в туалете и будет до одури дрочить, а потом… либо ляжет в холодную влажную постель, либо повесится на холщовом ремешке от противогаза. Лучше бы она его не целовала!
- У меня скоро уезжает жена, а дочь будет жить с бабушкой, - задумчиво произносит мой друг и протягивает мне бутылку, предварительно сделав небольшой глоток.
Ру удивленно косится на хозяина – для него отъезд хозяйки новость. Я не знаю, что надо отвечать в таких случаях, поэтому просто делаю глоток замечательного красного портвейна.
- Мы можем собраться у меня дома и что-нибудь придумать.
- Например?
- Можем пригласить знакомых или путан и здорово провести время вчетвером. Можно втроем, - при этих словах Ру презрительно фыркает. Или он так чихает?
Мне совсем не хочется провести время ни с путанами, ни со знакомыми! Ни втроем, ни вчетвером. Без чувств – это не то, а с чувствами потом будет очень больно. Как сейчас. Я это знаю наверняка, ведь я очень хорошо изучил женщин. Потом будет больно. Долго. Всегда.
Дождь снова прекратился. Мимо нас в магазин пробежал пожилой короткостриженный мужчина в домашних тапочках. Через пять минут он выскочил и побежал обратно – видно выпил прямо в баре, торопливо и не закусывая. И наверняка водку. Все пьют водку! Интересно, как ему удается отпроситься из дома, если у него даже нет собаки?! А может, ему просто не у кого отпрашиваться?!
Весь мир, как сговорившись, пьет водку, и лишь мы неторопливо допиваем вторую бутылку портвейна. А Ру, тот вообще ничего не пьет. Круг замкнулся, и мы возвращаемся домой. Точнее, я немного провожаю своих друзей, потом прощаюсь с каждым в отдельности, потом разворачиваюсь и скатываюсь вниз по крутому спуску к своему дому на мокрой улице, на которой никто не додумался повесить номер «36»! Хотя бы в шутку! Хотя бы для того, чтобы…
А вдруг и меня сейчас разыскивает нагая, продрогшая, избитая пьяная молодая женщина, испуганно спрашивающая у удивленных прохожих:
- Вы не знаете, где на этой улице 23 дом? Скажите пожалуйста, как мне пройти к 23 дому? Я умоляю, покажите, как добраться до 23 дома?!
А ей указывают совсем в другую сторону, туда, где есть больница. И в случае чего…
А ведь в это вечер я хотел записывать стихи!
Почему иногда мне так не хочется жить?!